Название: Лента цвета пламени
Фандом: Equilibrium
Автор: henna-hel
Бета: henna-hel
Баннер: Киса Ванская
Размер: мини (1650 слов)
Персонажи: Джон Престон, Матильда Ландо; упоминается Норман Стэнсфилд
Категория: джен
Жанр: AU, кроссовер, ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: В мире, где каждый подозревает другого в запретных эмоциях, сложно просить о помощи. И ещё сложнее — её получить.
Примечание: кроссовер — сюжет «Леона» в антураже и с главным героем «Эквилибриума» в центре внимания
Задание: фильм Леон

Джон Престон смотрел в дверной глазок, хотя его статус вполне позволял ему не прятаться, а выйти, спросить, в чём дело, отчего шум, у клерика, руководившего отрядом бойцов, но… Во-первых, у него поинтересовались бы, и весьма-таки резонно, почему он сам, клерик Грамматона первого класса, не заподозрил в своём соседе, живущем совсем поблизости, за стеной, эмоционального преступника. Во-вторых, ему не нравился клерик, руководивший операцией. Дети были в лагере, и Престон не принял сегодня утреннюю дозу прозиума; наверное, так ощущается приход эмоций — о боги, как же он тяжёл! — он заставляет чувствовать неприязнь к совершенно незнакомым людям, которых не замечал бы, принимая препарат в положенном количестве, и вину за это. И снова «но»: но Джон был уверен, что его недоброжелательство к клерику не лишено оснований. Он ещё не знал, что именно его задело, но чутьё обычно не подводило его и вряд ли сбоило теперь. Престон припал ухом к двери: слышны тяжёлые буханья ботинок по полу, приглушённые командные окрики, сливающиеся в неровный гул, потом, совсем рядом с квартирой Джона, почтительное обращение «клерик Стэнсфилд, сэр» — ага, значит, неприятного типа зовут Стэнсфилд! — холодное: «Я сам разберусь с ним», — грохот выбиваемой двери, женский крик, детский плач. Престон бесшумно метнулся от входной двери к стене, отделявшей его квартиру от соседской. Ему повезло — стена была не несущей, тонкой, достаточно приложить к уху стакан, и слышно так хорошо, будто произносят совсем рядом. Выстрел. Ещё выстрел. Сбивчивые причитания хозяина квартиры: «Нет, нет, я не перекладывал их бумагой, клянусь! Пощадите!» — и спокойный голос Стэнсфилда: «А кто, в таком случае, запихнул в ящики пачки чистых листов? Тебе передали их запечатанными, и они были полны книгами. Кроме тебя некому было подменить их макулатурой… А сами книги, верно, продал? Интересно знать, кому?». Жалобный скулёж — сосед Престона уже не мог оправдываться, страх сковал его. Наверно, он стоял на коленях под дулом пистолета и дрожал, челюсти клацали, неподвластные своему хозяину, а он не мог произнести ни слова… Джон ярко представлял себе эту картинку, потому что не раз видел её, только действующие лица были другие, но сценарий более чем знаком. Разве что… Клерик, Стэнсфилд, вёл себя не так, как следовало бы — он не так равнодушен и отстранен, как обычно свойственно его коллегам, о нет, его интонации вдруг резко изменились и он озлобленно зашипел, так что Престону его едва слышно: «Неужели ты, выродок, думаешь, что книги — это всего лишь бумага? Ты считаешь, что твоё мошенничество пройдёт незамеченным? Нет, ублюдок, бумага тут ни при чём, главное — то, что внутри книг… мысли… чувства…». Послышалась возня, снова разбавленная причитаниями испуганного мужского голоса, срывающегося в фальцет от волнения.

А потом в дверь постучали.

Престон попытался унять дрожь в руках, задержался у зеркала, чтобы разгладить смявшиеся складки одежды и придать лицу обычно невозмутимое выражение. Стук повторился. Джон приник к глазку. Через него, будто прямо в его лицо, смотрела девочка. Обычный подросток, худенькая, в несколько потрёпанных шортах, футболке, куртке тёмных тонов и с не запрещённым, но полулегальным украшением — металлическим солнцем, прикреплённым к красной ленте, обхватывающей её шею. Он удивился, но не дал эмоции просочиться наружу.

— Да? Что тебе угодно?

— Клерик… — девочка будто на секунду замялась — если бы Престон не знал о тотальном применении прозиума, то решил бы, что она волнуется, спешит, импровизируя на ходу, — но она продолжила ровным голосом. — У меня к вам дело, клерик. Впустите меня, пожалуйста.

Джон посторонился, и девочка юркнула в его квартиру.

— Здесь есть посторонние? — сухо поинтересовалась она. Он автоматически отрицательно помотал головой, не озадачиваясь, что отчитывается перед подростком.

— Хорошо, — одобрила гостья.

— Ты кто? Как тебя зовут? — спросил Престон.

— Матильда. Я ваша соседка, из квартиры… — она перевела взгляд в ту сторону, откуда только что доносилась стрельба, и он всё понял.

— Твои родители…

— Эмоциональные преступники, знаю, — оборвала его девочка. — Вы позволите переждать у вас? Я не разделяю их взглядов, но опасаюсь, что клерик, который там находится, не примет возражений… Глупо было бы погибнуть из-за этого, не так ли?

Престон не мог не согласиться: насколько он расслышал, Стэнсфилд не отличался профессионализмом, да и сам, очевидно, не был чист. Но страх… страх — это эмоция. Он подозрительно вгляделся в глаза девочки, но увидел в них лишь отражение пустоты — будто в луже на асфальте под ночным беззвёздным небом, будто в луже из прозиума.

— Тебя не было в той квартире, когда они пришли туда.

— Да. Я знала о готовящейся операции, — снова полу-ощущение, легкий оттенок фальши, импровизации. Пауза. — Это я донесла на своих родителей.

Джону было страшно — именно этого он боялся почти каждый день, когда смотрел на своих детей. Даже хуже — он боялся самого себя, потому что забыть Вивиану он не мог. И одновременно он знал, что творится в душе Матильды, что смывает барьеры, выстроенные систематическим приёмом транквилизаторов, какие силы сталкиваются в ещё неокрепшем детском разуме. Он знал, какая боль придёт после этой борьбы, и не мог допустить её появления — для человека, тем более маленького человека, которому даже не дали сделать выбор, решив за него, что отсутствие эмоций — благо, это слишком тяжёлая ноша. Впрочем, Престон в этот момент сделал именно то, против чего восставали его мятежные чувства, не заглушенные прозиумом — он решил взять судьбу девочки в свои руки, выстроить её по своему желанию.

Но у Матильды были совсем другие планы.

Когда Джон отвёл её в кухню, усадил и налил ей стакан молока (подумав, он добавил в напиток несколько капель успокоительного, что напомнило ему будто бы уже нечто прожитое — а на самом деле прочитанное в странной жестокой книге с чудным языком, которую он пролистал перед сожжением), девочка вдруг подняла на него глаза и совершенно серьёзно спросила:

— Клерик, скажите, вы можете обучить меня своему ремеслу?

Престон поперхнулся молоком, которое начал было пить сам. Прокол. Он попытался сделать вид, что стакан почти вскользнул из его пальцев не от услышанного, но, похоже, гостья не заметила промашки — она была сосредоточена на другом.

— Откуда у тебя такое желание, Матильда?

— Да или нет, клерик?

— Матильда, — Джон напряжённо выдохнул, — видишь ли, клерик Тетраграмматона — это не профессия. Это все твои силы. Это всё твое время. Это вся твоя жизнь. Это жизнь твоих близких…

— У меня нет близких, — не по-детски холодно оборвала его девочка. — Если вы помните, они были убиты сегодня.

Престон испытал нечто похожее на смущение, но все же продолжил, сделав Матильде знак молчать.

— У тебя наверняка остались ещё родственники — бабушки, дедушки, дяди…

— У меня нет никого. — Девочка помолчала. — Клерик… можно мне остаться у вас?

— Но, Матильда…

— Я знаю, у вас есть дети, мальчик и девочка, но они в отъезде, а вы научите меня вашему ре… как стать клериком, и я уйду, чем скорее вы меня научите, тем скорее я уйду, научите, пожалуйста! — скороговоркой протараторила девочка. Престон ошеломлённо любовался ею — увлажнившимися блестящими ресницами, порозовевшими щеками, решительно сжатыми в кулачки кистями. «О да, — подумал он, — воистину, эмоции разрушительны, убийственны… но как они прекрасны!»

— Ты мне так и не ответила, — тихо и ровно произнес он вслух, — зачем это тебе нужно?

— На благо Либрии и в пользу Тетраграмматона, — отчеканила она.

— То есть?

— У меня есть все основания полагать, что клерик, проводивший операцию по задержанию моих родителей, действовал не по инструкции, предположение, что он допускает нарушения систематически и… он сам является эмоциональным преступником.

— Откуда же?

— Расскажу, если вы научите меня.

— Ты хочешь сражаться со взрослым опытным клериком, верно?

Матильда кивнула. Престон будто окаменел, хотя внутри него бушевали целых два Престона — рыдающий от хохота, вызванного абсурдной воображаемой картиной, и плачущий от осознания жестокости, которой пропитался насквозь этот мир, ярости, рождённой апатией.

— Это невозможно, — ответил он.

Девочка задумалась.

— А вы можете задержать и убить его, если я сделаю донос?

— Если на это будет достаточно оснований.

— Он убил моего брата, — вполголоса сообщила Матильда. — Ему было четыре годика. Клерикам запрещено казнить детей, я это слышала, я знаю. Дети не должны отвечать за преступления родителей. Я хочу восстановить справедливость ради равновесия в Либрии.

Престон не знал, что ответить на это. Девочка же поняла его молчание, как отказ, прищурилась и произнесла:

— Вы научите меня, клерик, как сделать это, иначе я сообщу о вашей преступной халатности…

— Куда? — Матильда только открыла рот, чтобы ответить, как Джон сразу же привел контраргумент ее не озвученной фразе. — Я — клерик первого класса Тетраграмматона, ты всего лишь ребенок. Тебе никто не поверил бы.

Плечи подростка опустились, вся её поза отразила безнадёжность, пронизывающую её мысли.

— Но я помогу тебе, — Джон попытался успокоить её так, чтобы в его голосе не прозвучало ни капли утешения. — Проверить сказанное тобой — мой долг. Но не сегодня. Сейчас ты отправишься в ванную, а потом спать. Я дам тебе сорочку моей дочери и постелю в детской.

Матильда упрямо мотнула головой, но жест получился вялым, неестественным, будто её суставы обмякли, а сама она превратилась в марионетку, чьи нити вдруг оказались отпущены, тряпичную куклу, не имеющую ни сил, ни воли для самостоятельного движения — подействовало молоко.

Спустя некоторое время Матильда лежала почти без движения на чистых простынях; её дыхание ещё не было таким ровным, как у спящего человека, но и признаков бодрствования она не подавала. Престон подоткнул одеяло и заметил на прикроватном столике, что-то блестящее. Бессознательно он протянул к предмету ладонь и ощутил холодный металл, зубчатый круг с острыми выступами, грани которых и отсвечивали в почти полной темноте. Матильда шумно вздохнула, и Джон тихо отступил к двери, не выпуская находку из рук. Он вышел в другую комнату и включил лампу. Это было то самое солнышко на красной ленте. Престон опустился в кресло и уставился на украшения, перекатывая его между пальцев. Он многое видел за свою карьеру клерика, он ко всему привык. Если он отступал от инструкций, это не было серьезной погрешностью, четким намерением пойти против системы. Но была одна вещь, с которой он никак не мог смириться — как можно навредить ребенку. Он держал красную ленту, разминал ее ткань и думал о том, что запрещено впускать в разум ни на йоту. Это пока что были просто мысли, всего лишь цепочки логических выкладок, таких же, как у любого человека, исправно принимающего прозиум, если тот столкнется с некой проблемой. За стеной послышались сдавленные всхлипывания, приглушенные подушкой. Мысли превратились в эмоции, эмоции — в чувство. Чувство, которое красной — закатно-алой, тона умирающего солнца, цвета крови, оттенка убийства — лентой, привязало его к маленькой эмоциональной преступнице, затянуло шелковистые петли на нескольких жизнях, распустилось тонкими нитями, осыпавшимися на всю Либрию.
Божьей милостью мы зажжём сегодня свечу в Либрии, которую, я верю, им не погасить никогда.

@темы: кавайная смерть, задротство, "Который год я новичок в фандоме", "Там ужас, хаос, мрак и смерть. Пойдем, посмотрим?..", Фандомная Битва-2012, фанфикшн, синематограф